weiss_edel (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
weiss_edel) wrote2021-10-14 09:13 am
weiss_edel) wrote2021-10-14 09:13 am
Entry tags:
С милого севера в сторону южную
Писал уже как-то о русской эмиграции, заочно полемизируя с Дмитрием Быковым.
Но вот натолкнулся на эссе Бориса Хазанова “Ветер изгнания”, и ещё прочитал письмо Томаса Манна, и порадовался, что мои скромные мыслишки коррелируют с мыслями признанных интеллектуалов.
Эссе Хазанова многословное, многомысленное, многогранное и изобилующее историческими примерами и цитатами. Я скажу попроще. И только о том, что интересно лично мне.
Например, вижу у Хазанова такой трагический образ: “Нужно обладать египетским терпением и фанатической верой в своё дело, чтобы всё ещё корпеть над своими бумагами, всё ещё писать — в безвестности и заброшенности, без читателей, без сочувственного круга, посреди всеобщей глухоты, в разрежённом пространстве.”.
Сейчас он выглядит устаревшим. При наличии интернета расстояние от писателя до читателя мало зависит от их взаимного географического расположения. В середине прошлого века за границей было мало издательств, издающих русские книги. И читателей не густо: диаспора была существенно меньше нынешней, а везти книги в Россию было просто немыслимо. Сейчас достучаться до читателя проще простого. Правда, заработать творчеством не стало намного проще.
“Люди, ослеплённые предрассудками или оболваненные пропагандой, думают, что изгнание обрекает пишущего на немоту.”
Наверное можно представить кого-то, чей писательский дар столь нежен и капризен, что в отрыве от корней быстро вянет и умирает. Чаще переезд даёт массу впечатлений, которые только знай переваривай. А главное, изгнание освобождает от засилья пропаганды и цензуры. Можно, наконец, прислушаться только к себе без оглядки на рамки дозволенного.
“Единственное и неистребимое отечество, которое изгнанник унёс с собой, – язык...
изгнание - единственный способ сохранить верность литературе.”
И в отсутствии цензуры перестать изменять литературе, кривить душой.
“возвращение оказалось бы для изгнанника новой эмиграцией”, - вот, да. Даже в момент отъезда эмигрант был не из большинства, а из меньшинства. За годы его отсутствия это меньшинство ещё больше усохло. Куда возвращаться? Туда, где половина населения горячо одобряет деяния Сталина и готова громоздить ему памятники? Где на первом месте рейтинга ЖЖ Лена Миро? Кто все эти люди? Что меня с ними объединяет?
При этом есть какая-то разница между эмиграцией первой волны и нынешней. Те люди, с одной стороны, пережили катастрофу, бежали от внезапного налёта “бесов”, а с другой стороны они помнили Россию классического периода, хранившую преемственность от Пушкина и Толстого.
Поэтому, наверное, у Набокова, например, всегда оставались какие-то подспудные сомнения о правильности выбора пути.
И поэтому был такой эпизод в их беседе с Ахмадуллиной:
«... Да, он это сказал: «А может быть... и знаете, и таким голосом тоже, идущим из таких глубин, из таких глубин вот этой боли. А может быть, мне не надо было уезжать из России? Я просто ужаснулась, я сказала, что Вы говорите, ведь не было бы ничего, ни „Других берегов“ ни Вас, ничего. Ничего бы не было. А теперь вот есть!..»
“Забугорная словесность ... создала и освоила нечто, может быть, более важное: новое зрение...
он живёт в мире, который прибавляет к его внутреннему миру целое новое измерение”, - а вот это, пожалуй, самая интересная мысль, о новом измерении.
Уезжающие сейчас оставляют за собой сталинщину-брежневщину-путинщину, страну, измордованную и растоптанную преступниками разного калибра и пошиба. Для них расставание легче.
Человеку, прочно обосновавшемуся в своём отечестве, трудно абстрагироваться от всего, что творится на родине, он невольно чувствует себя причастным, даже к тому, что дело рук неправедных правителей. И невольно пытается хоть что-нибудь хоть как-нибудь оправдать.
Человек уехавший отрывается от пуповины и может реально разглядеть свою родину со стороны, не чувствуя себя обязанным ревниво выгораживать “наше”, несмотря на его порой очевидное убожество.
И со временем образ мыслей уехавших и оставшихся, как бы ни был он похож раньше, расходится всё дальше, вплоть до образования целой пропасти непонимания. Особенно это расхождение сильно, когда на родине всё информационное пространство захвачено тоталитарной пропагандой. Даже если человек, понимая это, старается ей твёрдо противостоять, всё равно какие-то отдельные установки просачиваются ему в мозг. Что-то о коварных внешних врагах, о всемирном заговоре против родины, о том, что все ей желают зла.
Манн пишет о взаимном непонимании живших при Гитлере и эмигрантов, но и сейчас звучит очень универсально: “Нам за границей легко было вести себя добродетельно и говорить Гитлеру все, что мы думаем... Да, за все эти годы Германия стала мне все-таки довольно чужой: это, согласитесь, страна, способная вызывать опасения… я боюсь, что тому, кто пережил этот шабаш ведьм на чужбине, и вам, которые плясали под дудку дьявола, понять друг друга будет не так-то легко.”
Справедливости ради стоит отметить, что на новом месте эмигрант погружается в облако местной пропаганды. Ему навязываются какие-то новые стереотипы. Разные страны в разной степени отравлены пропагандой. Хорошо, что многие - не очень. Во всяком случае в сравнении с Россией.
Но вот натолкнулся на эссе Бориса Хазанова “Ветер изгнания”, и ещё прочитал письмо Томаса Манна, и порадовался, что мои скромные мыслишки коррелируют с мыслями признанных интеллектуалов.
Эссе Хазанова многословное, многомысленное, многогранное и изобилующее историческими примерами и цитатами. Я скажу попроще. И только о том, что интересно лично мне.
Например, вижу у Хазанова такой трагический образ: “Нужно обладать египетским терпением и фанатической верой в своё дело, чтобы всё ещё корпеть над своими бумагами, всё ещё писать — в безвестности и заброшенности, без читателей, без сочувственного круга, посреди всеобщей глухоты, в разрежённом пространстве.”.
Сейчас он выглядит устаревшим. При наличии интернета расстояние от писателя до читателя мало зависит от их взаимного географического расположения. В середине прошлого века за границей было мало издательств, издающих русские книги. И читателей не густо: диаспора была существенно меньше нынешней, а везти книги в Россию было просто немыслимо. Сейчас достучаться до читателя проще простого. Правда, заработать творчеством не стало намного проще.
“Люди, ослеплённые предрассудками или оболваненные пропагандой, думают, что изгнание обрекает пишущего на немоту.”
Наверное можно представить кого-то, чей писательский дар столь нежен и капризен, что в отрыве от корней быстро вянет и умирает. Чаще переезд даёт массу впечатлений, которые только знай переваривай. А главное, изгнание освобождает от засилья пропаганды и цензуры. Можно, наконец, прислушаться только к себе без оглядки на рамки дозволенного.
“Единственное и неистребимое отечество, которое изгнанник унёс с собой, – язык...
изгнание - единственный способ сохранить верность литературе.”
И в отсутствии цензуры перестать изменять литературе, кривить душой.
“возвращение оказалось бы для изгнанника новой эмиграцией”, - вот, да. Даже в момент отъезда эмигрант был не из большинства, а из меньшинства. За годы его отсутствия это меньшинство ещё больше усохло. Куда возвращаться? Туда, где половина населения горячо одобряет деяния Сталина и готова громоздить ему памятники? Где на первом месте рейтинга ЖЖ Лена Миро? Кто все эти люди? Что меня с ними объединяет?
При этом есть какая-то разница между эмиграцией первой волны и нынешней. Те люди, с одной стороны, пережили катастрофу, бежали от внезапного налёта “бесов”, а с другой стороны они помнили Россию классического периода, хранившую преемственность от Пушкина и Толстого.
Поэтому, наверное, у Набокова, например, всегда оставались какие-то подспудные сомнения о правильности выбора пути.
И поэтому был такой эпизод в их беседе с Ахмадуллиной:
«... Да, он это сказал: «А может быть... и знаете, и таким голосом тоже, идущим из таких глубин, из таких глубин вот этой боли. А может быть, мне не надо было уезжать из России? Я просто ужаснулась, я сказала, что Вы говорите, ведь не было бы ничего, ни „Других берегов“ ни Вас, ничего. Ничего бы не было. А теперь вот есть!..»
“Забугорная словесность ... создала и освоила нечто, может быть, более важное: новое зрение...
он живёт в мире, который прибавляет к его внутреннему миру целое новое измерение”, - а вот это, пожалуй, самая интересная мысль, о новом измерении.
Уезжающие сейчас оставляют за собой сталинщину-брежневщину-путинщину, страну, измордованную и растоптанную преступниками разного калибра и пошиба. Для них расставание легче.
Человеку, прочно обосновавшемуся в своём отечестве, трудно абстрагироваться от всего, что творится на родине, он невольно чувствует себя причастным, даже к тому, что дело рук неправедных правителей. И невольно пытается хоть что-нибудь хоть как-нибудь оправдать.
Человек уехавший отрывается от пуповины и может реально разглядеть свою родину со стороны, не чувствуя себя обязанным ревниво выгораживать “наше”, несмотря на его порой очевидное убожество.
И со временем образ мыслей уехавших и оставшихся, как бы ни был он похож раньше, расходится всё дальше, вплоть до образования целой пропасти непонимания. Особенно это расхождение сильно, когда на родине всё информационное пространство захвачено тоталитарной пропагандой. Даже если человек, понимая это, старается ей твёрдо противостоять, всё равно какие-то отдельные установки просачиваются ему в мозг. Что-то о коварных внешних врагах, о всемирном заговоре против родины, о том, что все ей желают зла.
Манн пишет о взаимном непонимании живших при Гитлере и эмигрантов, но и сейчас звучит очень универсально: “Нам за границей легко было вести себя добродетельно и говорить Гитлеру все, что мы думаем... Да, за все эти годы Германия стала мне все-таки довольно чужой: это, согласитесь, страна, способная вызывать опасения… я боюсь, что тому, кто пережил этот шабаш ведьм на чужбине, и вам, которые плясали под дудку дьявола, понять друг друга будет не так-то легко.”
Справедливости ради стоит отметить, что на новом месте эмигрант погружается в облако местной пропаганды. Ему навязываются какие-то новые стереотипы. Разные страны в разной степени отравлены пропагандой. Хорошо, что многие - не очень. Во всяком случае в сравнении с Россией.