weiss_edel

Пасху все дружно зовут светлым праздником, радостным, предполагающим всеобщее ликование.

У меня ещё с давних советских времён, когда церковь была не на первых ролях в российском государстве, а где-то на его задворках, осталось от неё ощущение совсем другое. Что-то сумрачное, полуподпольное, при неверном дрожании свечей. Главные действующие лица - бородатые сумрачные попы в громоздких одеждах. В массовке - какие-то неказистые бабки в платочках. Даже когда после наступления полуночи зажигают свет и звонят в колокола, и песнопения становятся радостными, радость всей этой публики мне казалась натужной, протокольной, положенной по сценарию.

Мне в пасхальном ликовании чувствуется какая-то фальшь. Только что мы скорбели о замученном на кресте, а теперь - щёлк - по повороту рубильника радуемся воскресению. Самая радостная фраза, многократно повтояемая: “Христо́с воскре́се из ме́ртвых, сме́ртию смерть попра́в, и су́щим во гробе́х живо́т дарова́в.” Как-то она перегружена словами “мёртвые”, “гробы” и ещё два раза “смерть”. Радоваться не получается.

В чём источник пасхальной радости? Иисус воскрес и открыл новую эру - эру любви Бога и людей. Первородный грех прощён, новая жизнь начинается с чистого листа - прекрасно. Наверное, это и было прекрасно для первых христиан - собираемся в новый путь, в котором люди будут братьями.

Итак. Прошло две тысячи лет, плотно упакованных кровавыми войнами, немыслимыми зверствами, всеми сортами человеческой подлости и низости. Люди так и не стали братьями. Традиции раздоров продолжились, теперь уже и между христианами. Справедливости ради надо сказать, что были, конечно, достигнуты и невероятные высоты духа, чудеса беззаветной любви и самопожертвования. Но обещалась же только любовь, войны не обещались.

Баланс прекрасного и ужасного в мире после Иисуса не изменился. Повода для радости что-то не видать.

Но люди умеют себя накрутить, завести, особенно, когда собираются вместе, готовят вкусное, надевают красивое, коллективно создают атмосферу праздника.

Как и надвигающийся день Победы. Ничего, что “Знаменем Победы” размахивают руки, окровавленные новой войной. Главное, чтобы побольше шариков, флажков, голубков (или голубки - символ запрещённый?), и чтобы духовой оркестр насыщал бодрый весенний воздух “Прощанием славянки”.

А тут и Трампу захотелось устроить праздник для народа, чтобы был повод поликовать. Высочайшим повелением прогремит военный парад в честь августейшего дня рождения. На сэкономленные, надо полагать, Маском денежки налогоплательщиков.

Театр абсурда. Очередной сезон. Свежий эпизод. Ура, товарищи!

Иногда в жизни что-то вдруг неожиданно между собой рифмуется. Не в стихотворном смысле, а в обобщённом.

Уезжаешь, скажем, далеко в отпуск. Располагаешься с ноутбуком около странной статуэтки, а Митрич как раз в это время постит статуэтку, до странности похожую на ту, что перед глазами:



А в это время на улице:

Помню, набоковская “Машенька” вызвала у меня возмущение. Весь роман - красивая история о сильной любви, хранимой в перипетиях турбулентных времён, любви почти потерянной и вдруг возродившейся, о надежде, о вдруг обретённых планах на будущее. И вдруг в самом финале главный герой по воле автора хладнокровно взвешивает свою любовь на весах рассудка, выносит ей безжалостный приговор, отказывается от неё, разворачивается и уходит. “Как же так?” - подумал я. То, что я принимал за классический русский роман, вдруг оказалось хитрой игрой с вывертом в конце. Автор посмеялся надо мной: “Шиш тебе, а не классический роман.”

Но потом, позже, я вдруг обнаружил некоторую параллель с “Братьями Карамазовыми”. Катерина поручает Мите Карамазову отнести на почту и послать крупную сумму денег, он идёт и вдруг на полпути принимает совершенно иррациональное решение деньги не слать, а просто присвоить. Я вспомнил, что этот момент у меня тоже не укладывался в голове - как? почему? что за странное движение души? всё равно же всё вскроется, эти шальные деньги не удастся употребить с пользой. И в продолжении романа это подтверждается - у Мити начинают громоздиться огромным комом проблемы.

Но по крайней мере Набоков был реабилитирован. Он даже сжалился над читателем - завершил на этой парадоксальной точке свой роман, не стал раскручивать тему новых проблем героя.

Териантроп*) - следующий после трансгендера шаг по направлению к абсурду.
Подтверждающий, что это путь именно к абсурду, а не куда-то ещё.

*) Териантропы убеждены в том, что они частично или полностью, не физически, является животным.

Многие ухитряются прожить жизнь в более или менее однородном контексте: родился, вырос, оттрубил сколько-то трудо-лет да и сдал вахту почти что в тех же декорациях, что и родился.

Но иногда в жизни возникают турбулентности, которые начинают её изрядно потряхивать. А ещё иногда эти турбулентности могут перехлестнуть через край, раскачать жизнь до её опрокидывания вверх дном. То есть, случается эта самая сингулярность. Какая-нибудь революция-переворот, война, гражданская или внешняя, чума, великая депрессия.

Как писал Дмитрий Быков, имея в виду развал Сов. Союза:

“И мы с тобой, бесплотных две души,
пылинки две без имени и крова,
не плакали во мраке и тиши
бескрайнего пространства ледяного

и не носились в бездне мировой,
стремясь нащупать тщетно, запоздало
тот поворот, тот винтик роковой,
который положил всему начало…”

Со времени написания этого стихотворения утекло достаточно много воды. И уже очевидно, что путинская война стала для России и Украины ещё более драматичной сингулярностью, чем развал Союза. А, может, станет и для всего мира, если кремлёвская братва заиграется в войнушку и откупорит ядерный арсенал.

И это не единственная потенциальная сингулярность, которыми чреват сегодняшний мир. Война Китая с Тайванем, Израиля со всеми вокруг, взрыв пузыря госдолга в Штатах, ультраправые или ультралевые перевороты в Европе или Америке - это только то, что на поверхности.

Особенность сингулярности в том, что к ней нельзя подготовиться. Куда что вильнёт, что окажется суперценным, а что бесполезным, что станет надёжным убежищем, а откуда надо бежать без оглядки? Можно попытаться угадать. Запастись спичками, гречкой и туалетной бумагой. Или, может, пистолетом и ведром патронов к нему? Повезёт тому, кто угадает. Остальным не повезёт.

Запомнилась передача на американском радио. Женщина рассказывала, что с наступлением Великой Депрессии один глава семьи засунул в стеклянную банку наличные доллары и закопал в своём огороде, сказав, что “это на чёрный день”. И потом это оказалось мудрым шагом - сохранённые доллары спасли семью. Я слушал и думал, что когда в начале девяностых в СССР началась турбулентность, подобные действия (с рублями, не с долларами, долларов ни у кого не было) были бы невероятной глупостью - деньги оказались бы просто выброшенными.

Имеет ли смысл закапывать доллары сейчас в ожидании того, что лопнет госдолг? Возможно, грянет гиперинфляция, как в России девяностых, тогда это будет ошибкой. Новая сингулярность скорее всего будет совсем не похожа на старую.

Сингулярность на то и сингулярность, что последствия непредсказуемы. Нужно просто иметь в виду её возможность. Подготовиться хотя бы психологически. Чтобы сюрприз (а это в любом случае будет сюрприз) был не абсолютно неожиданным. Просто знать, что может случиться сюрприз.

И ценить то хрупкое благополучие, которое имеешь сейчас.

Венеция притягательна. Своей уникальностью. Мой друг художник боготворит Венецию, видит в ней живительный, ни с чем не сравнимый родник вдохновения.

В ветшающих дворцах, осыпающейся штукатурке, выветриваемых кирпичах действительно есть какая-то поэзия - одновременно и кокетства, и потёртости. Как в модных джинсах с нарочито драными коленями.



Дворцы и каналы, дома, обступившие изъезженные натруженные водные рукава - всё это действительно неповторимо. Тесная группа стрельчатых окон на фасаде - узнаваемый фирменный стиль. Разнообразие масок в витринах обещает праздник и загадку.

Но я хожу в потеющей толпе под палящим солнцем и остро чувствую, что город-то был создан для другого. Многие столетия эти улицы, эти каналы разогревала совсем другая кровь, другие пружины приводили в движение городскую жизнь.

Могущественная республика ворочала огромными деньгами, сталкивалась интересами с другими сильными игроками, отчего вспыхивали войны в разных краях. По гранитным набережным столицы ходили богатые купцы-тяжеловесы, командоры флотилий, хитроумные политики. За стенами домов плелись интриги и кипели страсти. Кто-то рвался наверх, кого-то оттирали в сторону. В балах и карнавалах бился частый пульс живого города - составлялись партии, заводились знакомства, затевались сделки.

Нынешний турист об этом мало задумывается. Ему кажется, что, вот, есть каналы, есть горбатые мостики - всё на месте, я в Венеции.

А между тем это совсем другой город. Конечно, в нём никогда не было столько людей. Он выглядит оживлённым, может, даже более оживлённым, чем раньше. Но всё это пустое суматошное оживление наносной пены. Приливы и отливы пришлой толпы, чужой этим стенам, мостикам и набережным. Периодически море наступает и подтапливает город, но гораздо заметней он наводнён людьми. Сложную паутину внутренних связей заменила однородная в своей пестроте волна праздного люда. Бегло скользит она взглядами по опустевшим домам, в старческом полусне забывающим своё былое великолепие.

Венеция сегодня - пустая скорлупа самой себя бывшей когда-то. Город потерял свою функциональность. То есть, взамен старой он приобрёл некую новую. Но эта новая - музейная, во многом бутафорская. Театральная декорация снятой с репертуара постановки. Населённая рабочими сцены, буфетчиками и половыми, нужными для поддержания фанерной конструкции в более или менее пристойном виде, годном для показа любопытствующим экскурсантам.

Видно, что совсем не те тут уже крутятся деньги. Думаю, богатый купец, бизнес-магнат середины прошлого тысячелетия или какой-нибудь значительный вельможа не допустил бы, чтобы его дом имел пошарпанный вид с рассохшимися ставнями на окнах, облупившейся краской и крошащимся кирпичом.

Для туристов это привычно - для них весь мир - театральная декорация. И, наверное, большинство не чувствует диссонанса. Есть много древностей на свете. Какие-нибудь руины трескаются и рассыпаются, устало признав, что их время давно утекло. А Венеция, вроде бы претендует на живость, на неувядаемость, на вечную оригинальность.

Туризм - относительно новое явление. Люди стали подвижны, носятся за впечатлениями по всему шарику, заполняют праздной толпой улицы всех чем-то мало-мальски знаменитых городов. Но есть города, где под слоем туристической пены циркулирует активная жизнь, куётся политика, делаются дела. Продолжают жить собственной, особой от туристов жизнью Лондон, Париж, Нью-Йорк.

А Венеция от этого всего свободна - только гондолы, только фонарики, замшелые сваи, жёлто-красные флаги со львами. Милая старушечья красота увядания. Ей можно было бы проникнуться и даже насладиться. Если бы не толпа.

Всё понятно про Ахилла и черепаху, хорошо объяснимо в терминах пределов и сумм бесконечных сходящихся рядов. Но это сухая математика. А вот в чём конкретно состоит мыслительная ловушка, в которую попадает Зенон?

Философ любит думать. Он разбивает время на отрезки и пытается подумать о каждом из них отдельно. Отрезки становятся всё короче, но подумать о любом самом малом - это отдельное мыслительное усилие. Оно занимает конечное, ненулевое и несжимаемое до нуля время. Временные отрезки давно схлопнулись в ноль, а философ, перебирая их один за другим, тратит время на каждый, а потому уходит в бесконечность: сумма временных отрезков, нужных ему для рассуждений, не сходится.

Иногда вижу пожилого дядечку на новенькой, обычно красной машинке стремительных обводов. Их ещё называют “спортивными”, хотя мне не очень понятно, причём тут спорт.

Наверное, посыл его такой: “Я всего в жизни добился, денег полно, могу почудить, доказать вам всем, что меня ещё рано списывать в утиль, я ещё очень даже ого-го!”

Но мне это видится с другой стороны. Если человек реально всего добился, ему не надо это всем, особенно посторонним, так явно доказывать. Если это уверенный в себе бизнесмен или юрист, он будет ездить, как и многие годы в своём стильном неброском лексусе или ауди. Если это полный идеями учёный, физик, историк, биолог, или писатель, у него скорее всего будет бежевый седанчик подешевле. Человек, чья жизнь насыщена идеями, не заморачивается внешним видом.

Попытка выделиться через внешний вид - это скорее для юнцов, у которых за душой пока ещё не много чего есть. А человек в годах, пускающий пыль в глаза, выглядит не “ого-го!”, а не в меру озабоченным старикашкой.

Мудрецы вызывают благоговение своей загадочностью, непроницаемостью. Скупые эмоции заставляют подозревать неведомые полёты мыслей. А красная машинка выдаёт мелкость мыслишек.

“— Скажите, правда, что ваш муж богат?
— Богат ли он? Не знаю. Не вполне.
Но он богат. Ему легка работа.”
/Белла Ахмадулина, ”Сказка о дожде”/


Субъективное чувство богатства, на мой взгляд, это ощущение наполненности твоей жизни тем, что ты сам считаешь ценным.

Для кого-то это статус, который стоит дорого. Для поддержания его нужны несметные материальные средства.

Для кого-то - любимое дело, которое наполняет жизнь и при этом не стоит ничего.

Если человек любит путешествия, но не путешествует потому, что у него нет на это денег, то да, в первую очередь ему нужны деньги, как ключ к реализации своих желаний.

У человека, увлечённого жизнью, есть какая-то базовая потребность в средствах чтобы, во-первых, не бедствовать, а во-вторых чтобы хватало на любимый каяк, или ледоруб, или фотоаппарат, или краски и холст, или что там ещё ему надо для “полного щастья”. Деньги, добавленные сверх этого, не добавят ощущения богатства. Он и так уже богат.

Прочитал цитату из «Дневника» Тараса Шевченко:
“... в великороссийском человеке есть врожденная антипатия к зелени, к этой живой блестящей ризе улыбающейся матери природы. Великороссийская деревня — это, как выразился Гоголь, наваленные кучи серых бревен с черными отверстиями вместо окон, вечная грязь, вечная зима! Нигде прутика зеленого не увидишь, а по сторонам непроходимые леса зеленеют. А деревня, как будто нарошно, вырубилась на большую дорогу из-под тени этого непроходимого сада. Растянулась в два ряда около большой дороги, выстроила постоялые дворы, а на отлете часовню и кабачок, и ей ничего больше не нужно. Непонятная антипатия к прелестям природы.

В Малороссии совсем не то. Там деревня и даже город укрыли свои белые приветливые хаты в тени черешневых и вишневых садов. Там бедный неулыбающийся мужик окутал себя великолепною вечно улыбающеюся природою и поет свою унылую задушевную песню в надежде на лучшее существование.”

Сравнил со своими наблюдениями уже конца двадцатого века. Не буду говорить о зелени, можно списать на разницу в климате. Мол, на югах любая палка прорастёт и заветвится, а на севере разве что жиденькая черёмуха. Но вот на Украине и в Молдавии были добротные каменные дома, белёные, крашеные. Ворота, заборы, перила часто из гнутой металлической арматуры, тоже крашеной, с претензией на художественность. В российском нечерноземье часто - чёрно-серые деревянные неопрятные избы. Заброшенные, разрушающиеся церкви видел только в России, на юге - нет. Впрочем, не могу сказать, что много исколесил дорог по Союзу.

Ещё одно наблюдение, уже этого века, сделанное на ухабистой дороге в Кении. Проезжаешь мимо деревни - пыль, грязь, всё вытоптано, ни травинки. А если проплывает зажиточная усадьба - буйство зелени, валится через забор. Что это? Климат там прекрасный. Вырастить какую-то зелень ничего не стоит. Беднякам не надо как-то особенно вкладываться, само вырастет. Если не вытаптывать. Но нет, в бедной деревне не растёт. Борьба за выживание заставляет исступлённо топтаться на каждом квадратном сантиметре территории?